моя проза.рассказы

-->

Подарки судьбы. Светлана Валейна. Рассказы

 

Этот рассказ уже издан в моем сборнике "Подарки судьбы". Он немного  скорректирован, но для меня ближе первоначальная версия.  Моя публикация претерпела много критических замечаний, не смотря на то,что это художественное, а не документальное подтверждение тем событиям, которые происходят на Донбассе. Тем не менее, рассказ получил премию Проза.ру, и имеет своих приверженцев. На Алейчанке я опубликую первоначальную версию рассказа,которая мне очень дорога. С уважением к своему читателю,Светлана Валейна.

Всем смертям назло – жить

Он стоял и думал, куда ему дальше… Огромный вокзал казался чем-то далеким и непостижимым. Зачем он здесь? Будто кто-то перематывал черно-белое кино. Именно черно-белое, черная полоса жизни застилала глаза. Он был опустошен, раздавлен горем, навалившимся как огромный камень, который не свернуть. Николай никак не мог поверить, что все это происходит с ним.

- Может, я сплю или это просто кошмарный сон, дурной сон, который нужно прогнать прочь, - думал мужчина, машинально наблюдая за толпой людей, таких же растерянных и подавленных войной. Никто не знал, куда деваться от этого события. Остатки мирной жизни исчезали с такой же скоростью с вокзала украинского Донецка, как и частые обстрелы города. Теперь жизнь приобрела особую ценность, единственную, больше не было ничего ценного из богатств материальных, кроме руин его трехкомнатной квартиры. Там погибли его родные – дочка, сын и любимая жена. Николай был в это время на работе. В первые минуты от увиденного ему казалось, что зияющая пустота в доме на месте их квартиры – это собственное выжженное сердце. Дальше он ничего не помнил, ходил кругами вокруг своего дома. Николай не мог подняться туда, где осталась его душа, квартира на третьем этаже – большой выжженный пролет дома, снесенный снарядами тех, кто считал себя «истинными украинцами».

Николай очнулся от своего забытья в больнице. В переполненной палате было душно, запах гниения и смерти стоял у него в горле. И мужчина с трудом выдавил – Пить. К нему подошла седовласая женщина преклонного возраста и протянула воду. – Сынок, пей милок, пей родимый. Что с тобой случилось? Весь высох и почернел, как старик. Что-то болит?

- Душа болит, выжгли суки, твари, за семью им не прощу. Сынок Богдан три года, дочка Вика десять лет, жена Маруся, всех их уничтожили эти нелюди, одним махом. Ничего у меня больше нет, ни кого, я умер, моя жизнь превратилась в пепел. Эта бессмысленная война забрала у людей самое дорогое, не жилье и тряпки, а то, что нельзя вернуть – жизнь.

- Эх, сына, что тебе сказать. Ведь к тебе сейчас не достучаться. Если бы можно было утешить в горе, все бы утешенные ходили, никто не страдал. Тебе время нужно, если есть возможность, уезжай в Россию. Она матушка примет, потому что нет роднее для нас, все мы перемешались кровью. Жили и будем жить друг с дружкой, а супостатов всегда гнали со своей земли и предателей временщиков, - гладила по руке маленькая, но очень смелая женщина. – Тебя как зовут? – спросила она у мужчины.

- Николай, - беззвучно отозвался пациент.

- Я Клавдия Васильевна. Всю жизнь проработала медсестрой в хирургии. А сейчас вот санитаркой здесь, стара стала, уж семьдесят три скоро будет. Но пришла помогать, потому что рук не хватает. Ни медсестер, ни врачей не осталось, все уехали. Понимаю, что выживать надо их семьям.

- А нам как? Нас ведь здесь много… Они что клятву Гиппократу не давали, бросать больных ради спасения своей шкуры, - возмутился Николай.

- Не осуждай их сынок, ведь и во время второй мировой многие уезжали в Сибирь, Среднюю Азию. Эвакуация во время войны вещь необходимая. Другое дело, что сейчас уже опасно, не сбежишь, а ты попробуй, спастись. Может быть, потом мои слова вспомнишь милок с благодарностью. А сейчас я тебе супчика принесу, поешь и поспи немного, - подбодрила Клавдия Васильевна.

После обеда, в разгар тихого часа началась бомбежка и всех «ходячих» попросили спуститься в подвал. В подвале пахло хлоркой и ее удушливый запах резал глаза. Все разговаривали в полголоса.

– Изверги, опять фосфорными кидаются, - сплюнул мужчина средних лет.

- Они что не понимают, что здесь люди живут? Ироды поганые, будьте вы прокляты, вместе со своими правителями, - орала женщина, впадая в истерику. Женщина плакала и от того еще больше плакали все остальные женщины и дети, подавленные общей нервозностью и страхом. Не обращать внимания уже больше было нельзя, так как паника это последнее дело на войне. И подоспевшие медсестры сделали успокаивающий укол разбушевавшейся женщине. Когда все успокоилось, пациенты вернулись в палаты. Николай впервые заметил, что Клавдия Васильевна не спускалась в подвал. – Вы, почему не спустились? - спросил он с укором.

- Привезли двоих тяжелых молодой парень и девочка лет пяти. Принимали их, нужна срочная операция, поэтому осталась помогать, хотя до стола не допустили, - улыбнулась санитарка. К вечеру число раненых возросло. Стоны и запах крови, этот смрад больше напоминал ад, чем больницу.

Парень, которого прооперировали в обед, ожил. Он просил пить, но Клавдия Сергеевна всем строго настрого наказала не давать воды. – Ты как братишка? – обратился к нему Николай.

- Жить буду, - пошевелил запечёнными губами раненый.

- Как же тебя угораздило? – поинтересовался Николай.

- Знаешь, смерть она не выбирает как, а только когда. Прилетела пуля шальная от так называемого « американского миротворца», их здесь немыслимо, как тараканов развелось.

- Ты пошел воевать? Восемнадцать есть уже? – спросил Николай, с болью вспоминая своего маленького сынишку.

- Есть, уже скоро двадцать, я давно среди ополченцев. Не могу, так воспитан. Свою землю нужно охранять от оккупантов.

- Рискуешь.

- Мы все рискуем. Больше достается вам, мирным. Долбят то вот по таким больницам, домам, где нас нет, и не было никогда. А мы их за это давим, и будем давить, - напрягся боец. – Я Алексей, - через минуту смягчился парень и заулыбался. – Слушай, ты не видел девочку? Это моя соседка из Горловки нашел в погребе одну, видать своих снарядом разорвало. Собрал все, что можно было собрать из внутренностей, и захоронил у них во дворе. Теперь сирота она, одна на свете. За что на такого маленького человека столько бед? Она ведь еще совсем кроха, чтобы видеть эти ужасы. Тех, кого укро-гвардейцы не расстреляли из гаубиц, порезали и уничтожили при так называемой «зачистке». У меня родители погибли. Отцу брюхо вспороли, а мать пулю в лоб, - задрожал голос у Алексея. – Жизни не жалко чтобы мстить, пусть горят они все в аду, - плакал парень.

Резкая боль пронзила Николая, и он закричал как раненая птица. Этот голос издавала душа, беспощадно разрушенная войной в когда-то его родной Украине. Сейчас он ненавидел эту страну, самозванцев, хунту, которая захватила власть. Нет, он не может уехать отсюда. – Скажи, как вступить в ополчение? – спросил после долгого молчания, казавшегося вечностью Николай.

- У тебя тоже, да? Тогда не надо сразу, отойди с месяцок, а там решишь сам, - посоветовал Алексей.

- Нет мне надо, я решил, не хочу без них жить. Пусть лучше от пули умру, чем себе пулю в лоб.

- Вот и я о том же, отойди, а потом с ясной головой будем гнать врага.

Получив адрес военкомата, с которого призывался Алексей, Николай засобирался в дорогу. Но в последнюю минуту вспомнил рассказ нового знакомого о спасенной девочке, решил узнать о ее судьбе у своей няни-санитарки, всеобщей любимицы больных.

- Жива она и невредима. Немного напугана. Когда девочку ополченец привез, была в плачевном состоянии, отмывали ее и кормили всей палатой, - улыбнулась Клавдия Васильевна. Сейчас Николай видел в этом ребенке своих погибших детей, и в голову пришла на минуту шальная мысль – забрать и увезти подальше от войны.

- Назвали Катей, смотри какая розовощекая. Хотя ваш боец говорит, что неделю просидела в погребе, спасибо ему, если бы не он, не кому сироту спасти, - вытерла слезы санитарка.

- А во время войны оформляют опеку? – медленно спросил Николай.

- Тебе самому нужна эта опека, качает как былинку на ветру, отлежался бы и езжай в Ростов, - посоветовала старушка.

- Я вернусь, - поцеловав в лоб Клавдию Васильевну, он отправился в военкомат.

Подойдя к зданию военкомата, Николай увидел около ста вооруженных добровольцев, которые слушали напутствие командира. Он направился было к двери, но его оттолкнул часовой: - Слушай дед, иди домой. Ты к строевой уже не пригоден.

Николай опешил. Но спорить не было сил, повернулся и пошел прочь. Внезапно налетевший ливень прижимал к земле. Ноги сами несли к своему дому, но подняться по лестнице не смог, присел на скамейку и не заметил, как уснул. Проснулся от озноба, потому что одежда была мокрой. Поежился и вдруг увидел свое отражение в луже. Чужое застывшее лицо в глубоких морщинах заставило отпрянуть. – Действительно, дед, - констатировал Николай. Посидев немного, решил зайти в подъезд и согреться. Шаг за шагом преодолевая боль, вошел в квартиру. Вернее в то, что осталось от родного гнезда – выгоревшая дотла, один пепел и ничего больше. Один пепел от той мирной жизни. Качаясь, Николай побрел прочь. Очнулся на вокзале, посредине суетящейся толпы. Нужно было принять решение – уехать или остаться. В конечном счете, силы воли не хватило запрыгнуть в вагон, уходящий в Россию, может быть последний для гонимых войной. Перед глазами стояло лицо маленькой пятилетней девочки, Николай не мог ее бросить. – Горе одному. Война нас всех сравняла, я, может быть, жить буду ради нее, - объяснил сбивчиво свое возвращение в больницу Николай.

- Хорошо, поживите здесь, пусть девочка к вам привыкнет, да и сил нужно набраться, - согласился главврач. Через неделю Николай с дочкой выписались из больницы. Можно было с этого дня считать их семьей. Они останутся в Донецке, всем смертям назло - жить.